Максим Дунаевский: «Для меня главное – мелодия»

Андрей Колобаев

– Максим Исаакович, если бы не отец-композитор, кем бы вы могли стать? 

– Да кем угодно! Например, шофером.

– Не может быть!

– Очень даже может. (Смеется.) В моем детстве был период, когда я был дико влюблен в машины и мне нравилось «крутить баранку». Еще мог стать спорт-
сменом. Меня тянуло всегда в спорт и тянет до сих пор, несмотря на солидный уже возраст… Я много лет играю в теннис, люблю играть в футбол. 

– То есть вы вообще могли композитором не стать?

– Спокойно! Лет в пять-шесть я занимался музыкой, а потом не захотел. Стало скучно, было лень разучивать чужие произведения. И отец не стал меня насиловать, считая, что силком в профессию не втолкнешь. По большому счету, я стал заниматься музыкой только на одиннадцатом году жизни, когда его уже не стало. Вот тут мне вдруг страшно этого захотелось. Самому! 

– Признайтесь: кому была посвящена первая ваша мелодия?

– Маме! У меня до сих пор хранится картоночка, красиво оформленная, с обложкой, которую я сам сделал, своими руками. Написано: «Две маленькие пьесы для фортепиано». Помню, одна называлась «Маленький вальс». Приписано: «Опус № 1. Посвящается моей дорогой мамочке». Мне было лет девять, наверное.

– Вспоминая об отце, вы говорили, что запомнили его прежде всего темпераментным, остроумным, веселым, с чрезвычайно положительной энергетикой и очень работоспособным, по-настоящему влюбленным в жизнь. Как считаете, что вам передалось от него?

– Наверное, передаются какие-то общие черты характера – и плохие, и хорошие. Из хороших выделил бы то, что я тоже достаточно оптимистично отношусь к жизни, всегда положительно заряжен на все, что делаю, потому что без такого заряда, скорее всего, ничего хорошего не создашь. Из плохих – то, что я всю жизнь был таким… чересчур уж любвеобильным. (Смеется.)

– Разве это минус?

– С одной стороны, это хорошо. С другой – некое распыление сил и энергии. Во всем – и в личной жизни, и в творчестве. Так что, думаю, здесь больше минус. 

– Блестящий мелодист и композитор-лирик Геннадий Гладков начинал свою музыкальную карьеру с того, что играл на аккордеоне «Мурку» друзьям-уголовникам. Как начинали вы?

– Вот вы спросили, что я унаследовал от отца. Одно общее знаю точно: он начинал как серьезный композитор, писал симфонии, балеты, но потом ушел в кино и музыкальный театр. И у меня та же история. Я закончил теоретико-композиторский факультет Московской консерватории. (О чем, естественно, не жалею: музыкант без академического образования – не полноценный музыкант!) В молодости я тоже писал серьезную музыку: кантаты, сонаты, циклы романсов, хоры… Но меня всегда тянуло в музыку драматургическую – в кино, театр. Я рано начал работать – в 18 лет. И сразу в театре! Вернее, в эстрадной студии МГУ «Наш дом» Марка Розовского, Ильи Рутберга и Альберта Аксельрода, откуда вышло много известных ныне актеров и режиссеров. Для меня это была, конечно, грандиозная школа жизни, как писал Горький – «мои университеты». 

– В 1980-е один за другим выходили фильмы с вашей удивительной музыкой. А когда вы поняли, что вот она пришла – слава? 

– Известным меня сделал фильм «Д’Артаньян и три мушкетера». Тогда посыпались заказы, предложения, появилось телевидение… Сразу все открылось!

– На съемках «Трех мушкетеров» собралась очень дружная компания: Балон, Боярский, Старыгин, Смирнитский, – о чьих любовных и прочих похождениях ходят легенды. Как вы при всей вашей любвеобильности не «влипли» вместе с ними в какую-нибудь захватывающую дух историю?

– Во-первых, я с ними немножко потусовался, конечно. А потом… Актеры – это немного другая категория людей. Они практически все, особенно в молодости, позволяют себе такие буйные выплески, потому что это суть их профессии. Их физика, их тело в этом нуждаются. Все-таки моя профессия более собранная, тихая. У меня воспитание немножко другое. Поэтому я не стал участником всех этих оргий, которые тоже во многом приписываются им. Но то, что девушки «чепчики бросали» при виде мушкетеров во Львове и в Одессе, это факт! 

– Успех, слава обычно приносят множество соблазнов. У вас были неистовые поклонницы?

– У меня таких поклонниц, как, скажем, у известных актеров, не было никогда. Я хоть и публичный человек, но строю свои отношения с прекрасным полом совсем по-другому.

– У каждого маэстро свой секрет создания музыки. Как пишете вы? 

– Для меня главное – мелодия. Бывает, я пытаюсь ее «ухватить за хвост». Иногда я ее просто зову: «Давай-давай. Вот сейчас… очень нужно!» И она приходит. Иногда не получается… Тогда я не делаю никаких усилий, потому что знаю: если не пришла, значит, «не хочет». Мелодия для меня – это некая Королева, за которой нужно поухаживать немножечко, и она либо сама захочет прийти, либо нет. А вымучивать, выпрашивать… Нет, нельзя.

– Из 200 песен, которые вы написали, какие бы безоговорочно занесли в свой «хит-парад Максима Дунаевского»? 

– Я бы назвал некоторые, за которые никогда не стыдно. Среди них – песни к одной из любимых моих картин «Мэри Поппинс»: «Ветер перемен», «Непогода»… Мне очень дороги «Ах, этот вечер!», «Все пройдет…» Многие из них написаны совместно с потрясающими поэтами Наумом Олевым, Леонидом Дербеневым, Юрием Ряшенцевым. Это, в общем, песни не только лирические, но и философские: в них есть новизна, смысл, содержание. 

– Многим музыкантам приписывают фразу: «Для того чтобы соблазнить женщину, мне просто нужно ее довести до рояля». Вам было этого достаточно?

– Вообще я думаю, что все-таки не всем достаточно довести женщину до какого-то «станка». Тут надо и подальше довести. (Смеется.) Иногда… нечто подобное со мной бывало. 

– Что подсказывает ваш опыт: влюбленность помогает творчеству?

– Наверное, все влияет. А может ничего не влиять – сядешь где-то в уголке посреди шума и…«Эврика!» Илья Резник может сесть в угол, взять салфетку и написать на ней стихи… Лично у меня никаких «вспомогательных» ритуалов нет. Просто я люблю какие-то места для этого. Допустим, в загородном доме у меня свой кабинет, который я своими руками сделал. Вот в него люблю войти, посмотреть на мои фотографии, настроиться. Там как-то пахнет все творчеством – для меня… 

 – У вас четверо детей. На сегодняшний день есть шанс, что кто-нибудь из них продолжит династию композиторов Дунаевских? 

– Можно сказать, что единственный шанс – моя старшая дочка Алина. Она живет в Париже, там организовала рок-группу. Пишет музыку, поет, аранжирует. Мое мнение – она талантлива. И при удачном стечении обстоятельств из нее может выйти толк. Хотя добиться успеха за рубежом очень сложно… А больше – никто! Старший сын Митя подавал надежды, у него большие способности и музыкальные, и актерские. Но принял решение посвятить себя настоящему мужскому делу – он финансист, работает в крупной швейцарской компании. Средняя дочь, видимо, отдаст себя театру. А младшая, Полина, пока еще не определилась, что ей интереснее. 

– Без чего вы сегодня не можете обходиться, что дает заряд, силы?

– Назову теннис и плавание. Например, теннис для меня – это не только игра и физическое удовольствие, но и общение, и времяпрепровождение, и уход от всякой рутины и ерунды: в это время у тебя голова абсолютно свободна. Плаванье для меня – это прежде всего море. Без него я вообще не понимаю, что такое отдых. 

– И последний вопрос. Петр Ильич Чайковский, выводя формулу успеха, сказал, что успех – это 10 % гения, 90 % – потения. В вашем случае как?

– Абсолютно не согласен с его формулой. Я бы сказал так: 50 процентов гения, процентов 10–20 потения, остальное – удача. И все компоненты этой триады важны. Выпади хотя бы один – результата не будет.

– Закономерный вопрос: Максим Дунаевский – удачливый человек?

– Думаю, да! Кстати, недавно мой друг, один из богатейших людей страны (не буду называть его фамилию), сказал: «Знаешь, Максим, мне в жизни никогда не везло!» После этого мне хотелось упасть со стула… (Смеется.) Вот он не считает, что его миллиарды – результат фарта, считает, что все заработал кровью и потом. А я, у которого нет в наличии и малой доли того, называю себя везучим. Согласитесь, парадокс! И главное, что я себя таковым всецело ощущаю.